совсем. Отчасти это наказание за прошлую слишком эстетическую и обеспеченную жизнь, нет навыка к заработку, самоутверждения мало и зубов нет, чтобы кусаться и огрызаться, не отточены они у нас. Вот и без места она, а я в конторе на счётах щелкаю, и обе мы не у дела, а ведь есть у нас и вкус и умение и образование, а выходит так, что мы не нужны, а нужны Эфросы да Гогели[431] да проходимцы искусства да безграмотные, вроде Татлина и Софьи и Пестель»[432].

Позже Нахман какое-то время работала в народном театре в Усть-Долыссах (близ Невеля Псковской области) – по приглашению актрисы Елизаветы Эфрон[433]. Благодаря этому осенью 1919 года Магда наконец смогла оставить работу на лесопереработке в Ликино. В театре Магда работала как декоратор, хотя условия были не лучшие – не было помощников и электричества. В письмах тех лет она обращалась к Оболенской с просьбой, чтобы та купила краски и бумагу. Она присылала деньги в Москву, не зная о том, что в Москве также невозможно раздобыть материалы и у Оболенской постоянная забота – добывание бумаги и красок, а купить их уже негде[434].

Выражение Магды «рисовать за продукты» много говорит о ее желании не терять профессиональных навыков. Насколько эта работа воспринималась более достойной, чем работа в Ликинской конторе? Трудно сказать, ведь, по сути, она была почти неоплачиваемая.

«Писать хочется до исступления! <…> Дрожу, что скоро наступит момент, когда в театре не будет материалов – холста совсем мало, красок тоже»[435].

Осенью 1920 года, когда финансирование театра совсем прекратилось, Магда вернулась в Москву. Спустя два года художница вышла замуж за М. П. Т. Ачарию, который жил в Москве с тех пор, как прибыл сюда за поддержкой в борьбе с английскими колонизаторами. Ко времени знакомства с Магдой он уже разочаровался в революции, был свидетелем Ташкентских событий[436] и считал, что большевистская колонизация обернется катастрофой для Средней Азии.

Нахман и Ачария, наблюдавшие эти события воочию, решились на эмиграцию. Юлия Оболенская, будучи убежденной в правильности всего происходящего, отзывалась о тех же событиях следующим образом:

«…меня вызвали в издательство “История гражданской войны”. Там я довольно неохотно приняла на себя иллюстрирование сборника, посвященного гражданской войне в Средней Азии[437]. Сборник состоял из воспоминаний участников, <…> – все вместе совершенно потрясло меня…, когда я читала растрепанные рукописи. У меня росли крылья. Особенно поражали воспоминания Колесова – первого председателя Совнаркома Узбекистана – ряд отчаянных по смелости подвигов, в общем, в моем понимании – целая поэма о том, как двадцатилетние мальчики завоевывали огромную территорию, равную по площади нескольким Европейским странам, отвоевывали ее у старого, хитрого и злобного мира и пытались строить на ней и строили начало новой, юношеской, еще в мире небывалой социалистической страны»[438].

О том, как Юлия и Магда по-разному переживали это время (околореволюционные годы, время Гражданской войны), пишет Л. Бернштейн[439] – она предполагает, что разница в отношении к происходящему может корениться в том, что Юлия считала репрессии некоторой платой за обретенную всеобщую свободу. Тогда как Магда гораздо яснее видела обратную сторону резкой смены политического режима: разграбление и разрушение деревень, аресты и убийства. И поэтому неудивительно, что Магда, в отличие от более оптимистичной подруги, не видела своего будущего в этой стране.

Несмотря на то, что обе происходили из дворянских обеспеченных семей, к 1917 году художницы оказались в разном положении: Юлия жила со всей семьей в большой квартире, жилищный вопрос для нее не стоял, близкие люди были рядом, и они сохраняли нейтральные политические взгляды на происходящее.

Что касается положения Магды, мы уже упоминали, что после переезда в Москву в 1915 году она была одна в городе, жила в коммуналке с товарищами, которые не всегда были дружны между собой. Более того, реальность, с которой Магда столкнулась, работая в провинции, не позволяла ей больше оставаться нейтральной.

В итоге Магда с супругом покинули Россию в 1922 году навсегда. Сначала они переехали в Берлин, где жили в среде эмигрантов, которые уехали во время (или после) Гражданской войны и красного террора. Они тесно общались с Владимиром и Верой Набоковыми, с которыми их познакомила общая подруга, кроме того, у Ачарии, который уже жил до этого в Берлине, остались приятельские контакты.

Известно, что семья жила очень бедно, но Магда не бросала занятия живописью. В 1928 в одной из берлинских галерей у нее прошла персональная выставка, о которой сохранился положительный отзыв Владимира Набокова[440]. Благодаря этой дружбе с писателем на свет появились портреты Набокова, его жены Веры и матери Елены Ивановны[441].

Как мы упоминали, отец Магды был евреем. В России она не слишком акцентировала внимание на своем происхождении. В Германии же Магду окружало большое число евреев из числа русских эмигрантов, поэтому не удивительно, что Нахман в свой берлинский период много работала над иллюстрациями для еврейских рассказов и календарей[442].

Ачария долго искал возможность эмигрировать в Индию, но это было затруднительно, потому что там ему грозил арест за его революционную деятельность в прошлом. Однако к 1935 году все же получилось организовать переезд: сначала уехал Ачария, годом позже уехала и Магда. Это было очень своевременно, ведь находиться в Германии в это время становилось все опаснее. После отъезда семьи в Индию, в 1937 году, работы Магды фигурировали на печально известной выставке «Дегенеративное искусство»[443].

Во время своей жизни в Индии Магда рисовала в основном портреты, пейзажи, натюрморты – они по большей части находятся в частных коллекциях. Кроме того, Нахман создавала декорации и эскизы костюмов для школы танца ее подруги Хильды Холгер, эскизы сохранились. Сразу же по прибытии в Индию художница вступила в Бомбейское художественное общество и регулярно участвовала в выставках, которые оно устраивало почти каждый год. Работы Нахман можно встретить в периодических изданиях и каталогах общества. Художественные критики отмечали консерватизм ее стиля и в то же время удивительный талант как портретистки.

Умерла Магда Нахман в 1951 году в Бомбее, в день открытия очередной персональной выставки.

Герта Неменова

Еще одна художница, чье имя должно быть заслуженно упомянуто в нашей работе, – это Герта Михайловна Неменова (1905–1986). Про нее, как и про многих героинь этой книги, известно не так много[444]. Известны ее экспрессивные литографии и запоминающаяся живопись, но поразительно и другое. Ее молодость пришлась на 1920–30 годы, то есть она успела поучиться практически у всех основных мастеров этого времени.

Искусствовед и друг Неменовой Ю. А. Русаков[445] писал о том, что она в высшем смысле считала своими учителями Кузьму Петрова-Водкина и Натана Альтмана[446],